Михаил Долгинин: «Я никогда не просил ролей»

Театралы знают Михаила Андреевича по многочисленным разноплановым ролям в Александринском театре. За 35 лет работы там он сыграл более 70 ролей.

Хорошо известен Михаил Долгинин и любителям кино. В суперпопулярном фильме «Цыган» он покорил публику, создав романтичный образ Михаила Солдатова, влюбленного в красавицу цыганку. В фильме «Пропавшие среди живых» артист играл центральную роль в дуэте со знаменитым Павлом Кадочниковым. В фильме «Бедный, бедный Павел» Долгинин создал образ придворного Разумовского. 

С 2012 года Михаил Долгинин служит в Театре на Васильевском. Его комедийное и драматическое дарование ярко проявилось в спектаклях «Русское варенье» (роль ученого Лепехина), «Идиот» (Тоцкий), «Дядя Ваня» (Серебряков), «Чисто семейное дело» (Нельсон).

 О начале жизненного и творческого пути Михаил Андреевич рассказывает: 

— Я родился 1 февраля 1949 года в селе Ягодном Ставропольского района Куйбышевской области. У нас была большая семья, десять детей, я предпоследний. Родители к искусству никакого отношения не имели, правда, отец был от природы одарен, прекрасно пел, обладал тенором, как у Козловского. Наверное, у меня с детства была тяга к театру, помню, нас со школой вывозили в Куйбышев, нынешнюю Самару, на спектакль кукольного театра, мне очень понравилось, я так хохотал, что меня хотели вывести. 

Вспоминаю еще такой эпизод. Где-то лет в семь я напялил на себя старые женские шмотки, найденные на чердаке, вымазал лицо углем и пришел домой. Плачу натуральными слезами и прошу милостыню: «Подайте Христа ради!» Ни мать, ни бабушка меня не узнали…

Но вообще-то я хотел быть художником, рисовал с детства, образцом служили журналы, которые выписывали старшие братья и сестры. Кроме этого, я увлекался художественной самодеятельностью, выступал в клубе, хорошо пел, плясал, и мне посоветовали поступать в Куйбышевское культпросвет­училище. Поступал на отделение народных инструментов, хотел выучиться играть на баяне. Но поскольку баяна у меня не было, при поступлении играл на балалайке, изобразил на одной струне «Светит месяц», за что получил двойку.

Поскольку месяц мой закатился, я сел на ступеньки и загрустил. Тут идет комендант общежития, она запомнила меня, спрашивает: «Что такое, Мишенька?» Рассказывает про театральное отделение, где не хватает мальчиков, и знакомит с моим первым мастером Соломоном Захаровичем Лядовым. Я рассказал басню, потом по требованию педагога за одну ночь прочитал роман Горького «Мать», получил пятерку. Только первого сентября, когда я отправился на учебу, мама поверила, что я поступил, и заплакала… 

Закончив культпросветучилище, я пошел в армию, служил в летном подразделении, был там, кстати, художником. После армии встал вопрос, что делать дальше. В то время я хорошо пел, выступал на сцене с ансамблем под оркестр. Забегая вперед, скажу, что и здесь, в Петербурге, одно время пел в Концертном зале «Октябрьский» для ветеранов.

И решил я поступать в театральный вуз. А поскольку в Ленинграде жил мой товарищ, то поехал в Северную столицу. Товарища не застал, но записался на прослушивание к Игорю Олеговичу Горбачеву. Кто такой Горбачев, я тогда не знал, скажу больше, когда впервые увидел его в роли Хлестакова, то с возрастной самонадеянностью подумал: «И я так могу». Прошел все туры и поступил с первого раза. Началась настоящая учеба. Горбачев приходил редко, но это всегда был праздник, он очень много нам давал, показывал, рассказывал, был энциклопедически образован. Ко мне мастер очень хорошо относился, некоторые говорили, что он видел во мне себя в юности, свое продолжение. Я, правда, был шалопай, Горбачев подарил мне свою фотографию с надписью: «Дорогому, но и бесшабашному ученику». После института весь наш курс показывался в Пушкинский театр, взяли троих: Машу Кузнецову, меня и еще одного паренька. 

— Каково было молодому актеру играть с такими мэтрами, как Юрий Толубеев, Василий Меркурьев и другие?

— Поначалу дрожал совершенно. Еще когда меня не назначили на Гаврилу в «Горячем сердце», я сидел на репетиции и думал: «Это сколько же нужно лет, чтобы пробиться на эту огромную сцену?!» Совсем пацаненок был, к тому же всегда выглядел моложе. Пушкинского Гринева играл, когда мне было за тридцать, ни у кого даже вопроса не возникало. Да, мне стали давать роли, я, как говорится, понравился. Во мне были силы, особенно когда я сыграл Пер Гюнта, это до сих пор остается одной из любимых ролей.

После спектакля по Ибсену меня приглашали в БДТ, Товстоногов собирал тогда образцовую труппу. Я в то время снимался в фильме «Россия молодая» вместе с Владиславом Стржельчиком, и вот мы возвращаемся со съемок из Выборга, а жили-то мы с ним рядом, в районе парка Победы. И Стржельчик так покровительственно спрашивает: «А вы кто?» Отвечаю, что в Пушкинском театре служу. Он: «Мы вот хотим пригласить оттуда артиста, там какой-то у вас есть молодой парень, говорят, потрясающе сыграл Пер Гюнта». — «Так это я. Владислав Игнатьевич, скажите спасибо, но я не пойду». Он изумил­ся, тогда же все мечтали попасть в БДТ. Честно скажу, был наслышан про диктатуру Товстоногова, а я к этому отрицательно отношусь, диктатура в любом проявлении — это насилие над личностью. 

— А Игорь Горбачев не был диктатором? Считалось, что он превратил театр в свою вотчину. 

— Ну какой он диктатор? Актрисы из него веревки вили, особенно в последнее время, грубо льстили ему. Он и поверил, что все незыблемо, все хорошо. Да, он не приглашал на постановки крупных режиссеров, о чем можно пожалеть, но в прямом смысле диктата не было. 

Вообще, Игорь Олегович Горбачев у каждого свой. В театре ведь как водится: если есть роли, нормальные деньги, то художественный руководитель для тебя отец родной. Личное благополучие, творческое положение, к большому сожалению, заслоняют проблемы театра в целом. 

— У вас было хорошее положение?

— Да, при Горбачеве у меня было хорошее положение. И я единственный не предал, когда его били. Травля началась в 90-е годы, собрание было в театре, где даже ученики выступали против него. Музыканты оркестра взбунтовались, которых он хотел сократить. Он сидел бледный, даже слова тогда не сказал… Выступили свои, потом подключились газеты, журналы, критики. Травля была страшная, кошмар! Игорь Олегович, конечно, кому-то казался плохим, кому-то переехал дорогу, он пользовался успехом у женщин, что тоже не всем нравилось. Хорошо, что тогда не было такой страшилки, как домогательство. Это по нынешним временам принято: «Ой, он меня домогался, он ко мне прикоснулся!» Казалось бы, повернись да и уйди. Нет, нужно устроить публичный скандал. 

Но ведь не только Горбачева травили. А как нападали на Сергея Бондарчука, который делал гениальные фильмы! Кто-нибудь сделал после него что-нибудь подобное, такого же уровня? Нынешние фильмы не хочется смотреть.

— Да, но вы в них играете.

— Сейчас уже почти не играю. Приглашают в гадкие проекты, а за позор еще и денег не дают. Хотят, чтобы актер был более или менее известный и при этом снимался бесплатно. Я отказываюсь. 

— Как вы пришли в кинематограф?

— В основном все лучшие фильмы остались в советском времени. Это, конечно, знаменитый «Цыган», фильм прошел по всей стране с таким резонансом, что просто невозможно было нигде появиться, везде узнавали, угощали, выстоять было тяжело. Я очень хорошо шел, из сезона в сезон снимался: «Россия молодая», «Если я полюблю», «Старые друзья», «Пропавшие среди живых»… Меня уже знали, приглашали, я даже начал отказываться. Отказался от заглавной роли ради Пер Гюнта, так как нас учили, что театр — это главное. 

— Почему вы ушли из Александринки? 

— Художественный руководитель Валерий Фокин не про­длил со мной контракт. У нас с ним разные представления об искусстве театра.

— Вы поклонник реалистического, психологического театра? 

— Мы на этом выросли. На протяжении долгих лет на Александринской сцене ставили русских классиков — Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Грибоедова, но их же не коверкали, как сейчас…

— Как вы пришли в театр на Васильевском?

— Как-то случайно по телевизору смотрю — выступает худрук Театра на Васильевском Владимир Дмитриевич Словохотов, и то, что он говорит о своем театре, его творческой платформе, мне очень близко. Я понял: «Вот куда мне надо идти!» Я сюда и пришел. Сразу же ввелся в спектакль «Водевили», где мы очень хорошо работали как партнеры с Мишей Николаевым, сейчас партнерствуем в спектаклях «Русское варенье» и «Дядя Ваня». Вообще, у меня здесь замечательные партнеры во всех спектаклях.

— Расскажите про вашу реликвию — чернильницу. Ваше имя выгравировано на ней в ряду прославленных Варламова, Давыдова, Мичуриной-Самойловой…

— На ней изображена фигура Гулливера — как символ того, что возвышается над привычным, средним уровнем. Чернильница передается по наследству, фамилии владельцев выгравированы внизу на подставке. Хотят нынешние начальники или не хотят, но этим фактом я навечно вписан в историю Александринского театра. Случайные люди уйдут, а театр останется, так было всегда. Зрителя нужно возвышать. Вспомним Гоголя: «Театр — это кафедра, с которой можно сказать миру много добра». 

— Есть ли у вас увлечения, кроме театра? 

— Я рисую, сейчас все реже, даже не знаю почему. В меня было вложено немало способностей, вопрос в том, как я их развил. На театральном поприще развил, наверное, процентов на двадцать, но это не только от меня зависело, и сейчас не от меня зависит. Я никогда не просил ролей и сейчас не прошу. Сейчас я просто счастлив, что работаю в Театре на Васильевском, это родной дом, куда хочется приходить. 

Беседовала Татьяна Самойлова